МОЛИТВА
Есть правдивые истории, которые достают вернее небылиц. Они не блещут в оригинале стилистическим изыском и передаются тем же бесхитростным словом, что и рассказаны. Такую историю я услышал из уст доброго знакомого Григория Мироновича. Как писал в таких случаях Бабель, она не заслуживает забвения.
«Было это в мае 48-го года, ближе к концу месяца. Я служил по интендантской части в одной из авиадивизий, в группе оккупационных войск в Германии. Время было, сам знаешь, какое: смершевец на смершевце. Одно слово: 1948 г., в войсках, в Восточном Берлине. Но и я, надо признать, был под стать времени: молодой, подающий надежды офицер, ясно — член партии. Постель заправлена, мозги вымыты. Потом уже я стал перебежчиком, а тогда и сам верил всему, чему в школах учили, и других убеждать умел.
В один прекрасный вечер вызывает меня через порученца заместитель начальника политотдела полковник Гинзбург. Думаю, с чего в неурочное время, но иду. А дивизионный замполит, надо сказать, там же, при политотделе, и жил, им с женой площадь выделили.
Заводит меня Гинзбург в общую комнату, что-то вроде помещения для политзанятий или для собраний. В центре скамья поставлена, вокруг стулья. В комнате кучкуется молча еще несколько чинов, в основном из того же политотдела, из штаба дивизии, но не только. Жена Гинзбурга быстренько собрала на стол, выставила бутылку и исчезла. А я пытаюсь сообразить, что же мы отмечаем и почему Гинзбург окна зашторил.
Капитан Резницкий, тоже политоделец, не раз чистивший меня по партлинии, говорит при моем появлении с облегчением: «Миньян есть. Надеть фуражки!»
Я сам из сознательной семьи, и слово такое в последний раз слышал в детстве. Конечно, прошиб пот и в глазах, наверное, вопрос, потому что полковник Гинзбург пояснил: «Создано Государство Израиль. Помолимся, евреи!»
В углу бюст Сталина, на стенах портреты вождей и наглядная агитация, а на скамье, приспособленно
Это глухое, многократно повторяемое «Омейн» выворачивает меня наизнанку. Оно поднимается черт-те знает из каких глубин, разрывая какие-то неведомые мне жилы, процеживается сквозь гортань, перехваченную судорогой. «Омейн!» «Аминь» по-русски. Верую!
Конечно, смертельно страшно, но, помню, слабость в коленях я чувствовал не от страха. И видел, что другие офицеры в миньяне испытывают то же самое. Так стояли мы вокруг свечей, в форме и при фуражках, повторяя «Омейн» и не глядя друг на друга: полковник Гинзбург, майоры Неймарк, Шустер и Файнштейн, капитан Шилов — тоже еврей, представьте себе, — я и еще трое, фамилий которых уже не помню.
Когда капитан Резницкий закончил молиться, пожали друг другу руки и разошлись. Молча.
Потом было всякое, но при встречах никогда не вспоминали о случившемся. Мы были все же советские люди, в чинах, а молитва за Израиль — это как бы из другой оперы».
Вот и вся история. Она хороша тем, что документальна, и герои ее живы, по крайней мере некоторые — в 48-м году старшему из них было не более 40 лет. Она тем хороша, что воспроизводит бродячий сюжет еврейской жизни, который, как мне казалось, принадлежит литературе.
