ДАВАЙ ПОДУМАЕМ

С Виталиком мы дружили с девятого класса. Я очень хорошо помню его первое появление в нашем классе. Тогда, в середине урока географии, внезапно распахнулась дверь и вошла завуч, Екатерина Степановна, а за ней Виталик. «Примите нового ученика. Его зовут Виталий Грин…»– запнулась завуч. – «Гринблат», – громко и с гордостью поправил её Виталик.

Весь класс прыснул от смеха, а Надя Головко громко шепнула на ухо подружке Гале «Ещё один жид», и снова все громко засмеялись. – «Если Гринблат, значит блатной», – сказал Серёга Грач. И снова хохот.
– Надеюсь, вы примете нового ученика хорошо, и будете с ним дружить, – подытожила Екатерина Степановна и уверенной походкой вышла из класса.

Глаза Виталика метали молнии, пальцы сжались в кулаки. Наде вдруг стало как-то не по себе, и было от чего. Виталик был огромного роста (под 190 см) и атлетического телосложения, что не было характерным признаком евреев. Он был смуглый, курчавый и с большим еврейским носом. Надя от страха начала тихо сползать со стула под парту.

– Ну, Виталий Грин… – запнулась учительница географии.

«Виталий Гринблат», – снова громко произнёс Виталик. – «Моя фамилия – Гринблат, Гринблат. Запомните и больше не ошибайтесь», – предупредил он. – «Понятно?» – Виталик в упор посмотрел на Серёгу.
– Виталий, вон там, на задней парте, есть свободное место. Садись. И давайте продолжим урок, – сказала учительница.
– Голову отверну, – прошептал Виталик Наде, проходя мимо неё, и она ещё глубже ушла под парту, а Серёга вернулся с перемены с пылающими ушами, красными, как его комсомольский значок, и с распухшим носом.
– Ты еврей? – спросил меня Виталик, усевшись рядом со мной на задней парте.
– Да! – гордо ответил я.
– Ну, тогда будем друзьями, – дружелюбно сказал Виталик. Мы и вправду подружились.

Виталик серьёзно занимался каратэ, и даже имел чёрный пояс, чем по праву гордился. Как-то, по дороге на «Горку», то есть в Большую Синагогу на улице Архипова, мы проходили по Чистым Прудам, и наткнулись на группу ребят, сидевших на лавочке и певших под гитару песни Высоцкого. Их было пятеро или шестеро, точно не помню. Они были чуть подвыпившими и, естественно, в «приподнятом» состоянии. Заметив нас, они сразу сменили мотив и дружно запели популярную тогда частушку: «Если в кране нет воды, воду выпили жиды». Допеть припев «евреи, евреи, кругом одни евреи” они не успели. Я только встал в боевую «стойку», как с удивлением обнаружил, что двое из «певцов» уже корчатся на траве, а гитариста украшает «воротник» из гитары. «А теперь забудь о каратэ и вспомни лёгкую атлетику», – сказал мне Виталик совершенно спокойным голосом и мы рванули в стиле «бег с препятствиями» примерно на два километра по проходным дворам, которые знали, как свои пять пальцев.

– Виталик, почему ты такой агрессивный?» – спросил я его, отдышавшись. – Не успели допеть, а ты уже им морду набил. И вообще, что они такого сделали? Ну, частушку спели. Ведь мы же с тобой в прошлую субботу на «Горке» ту же частушку под гитару пели. И еще, ты же сам говорил, что «еврей – это звучит гордо».

– Это смотря кто произносит это слово, – резонно возразил мне Виталик.
Виталик всем сердцем презирал тех, кто не собирался ехать в Израиль. «Ну чего им здесь ни хватает?» – с горечью говорил он. – В дублёнках ходят, везде блаты. А чем Америка или Австралия лучше? Мы же везде будем чужие. Надо ехать на свою Родину. Да, да! На нашу историческую Родину. Родину с большой буквы. Там мы будем своими, мы будем её, Родину, строить и оборонять от арабов. А им тут «жигулей» не достаточно. На «фордах» хотят ездить. Тьфу!» – так обычно заканчивал Виталик свой патриотический монолог.

После окончания школы мы попали в разные институты. Так вышло из-за того, что у наших родителей были разные «блаты». Виталик учился в «Горном», а я в «Керосинке», то есть в институте Нефти и Газа. Туда пока ещё принимали евреев. В Израиль мы приехали одновременно и жили в одной «мерказухе». Со временем наши дороги разошлись. Я первым устроился на работу и переехал из «мерказухи», как мы её называли, в свою квартиру. А Виталик решил закончить Технион и уехал в Хайфу. Изредка перезванивались, а встречались ещё реже, но всегда встречи были тёплыми, всегда было о чём поговорить и вспомнить.
Как-то, будучи по делам в Тель-Авиве, я столкнулся с Виталиком буквально лицом к лицу. Он после нашей последней встречи чуть-чуть постарел и обрюзг, но я его сразу узнал. А он меня – нет. Он был погружён в себя и, казалось, никого вокруг не замечал.

– Привет, старина! – радостно воскликнул я и крепко обнял его.
– Привет, – довольно сухо, но с улыбкой ответил мне Виталик.
– Как я рад, что встретил тебя. Как дела? Как семья? – спросил я.
– Нормально, – так же сухо ответил Виталик.
– Ты что, сердишься на меня? – спросил я растерянно, не понимая, что с ним случилось, почему он не рад встрече.
– Нет, что ты! Как тебе это пришло в голову?
– А тогда что случилось? Что с тобой, Виталик?
– В том-то и дело, что ничего не случилось, – грустно произнёс Виталик и замолчал.
– Если ничего не случилось, почему ты такой унылый?
– Боюсь, что ты меня не поймёшь.
– Я постараюсь. Ведь мы с тобой старые друзья. Ну, давай, выкладывай.
– Попробую, только постарайся не перебивать, – согласился Виталик. Мы уселись за столик в ближайшем кафе, и заказали по бутылке холодного пива.
– Знаешь, – начал Виталик свой монолог. – Я сегодня был в больнице. Мне там делали сложный анализ.
– Всё в порядке? – прервал я его в испуге.
– Конечно, всё в порядке, я же тебе сказал. Я здоров как бык. Слушай и не перебивай.
– Ладно, не буду. Продолжай, – я был весь внимание.
– Итак, я был в больнице. После анализа мне велели подождать час–полтора для получения заключения от врача. Делать мне было нечего, и я решил прогуляться по больнице, посмотреть, как продвинулась наша медицина за последние годы. Прогуливаясь по длинному коридору, я увидел огромный плазменный экран, а на нём табло, как в аэропорту. На табло – цифры и буквы. «Что это такое?» – спросил я проходящую мимо медсестру. – «Это информационное табло операционного отделения. Показывает в реальном времени данные о том, где и что происходит с каждым больным. Вот видите, – номер 673 в операционной, ему сейчас делают операцию, номер 654 – в отделении реабилитации, номер 683 – ожидает операции, номер 654 – в реанимации». – «А 634? Около его цифры ничего не написано. Что с ним?» – спросил я. – «Он умер», – спокойно ответила медсестра. – «Так напишите, что он умер», – сказал я. «Зачем зря пугать людей», – ответила медсестра. – «Извините, я очень спешу. Будьте здоровы и не появляйтесь на нашем табло», – с улыбкой пожелала мне медсестра и быстро зашагала по коридору.
Перед табло сидело человек 30. Это были родственники или друзья людей, которым делали операцию. Я увидел среди них знакомое лицо. Это был Гиль Яркони, мой сослуживец. Удобно устроившись в кресле, он читал газету, спортивный раздел. «Что ты здесь делаешь?» – спросил я его, не скрывая тревоги. – «Моего отца сейчас оперируют. У него опухоль мозга. Очень сложная и опасная операция. Кстати, познакомься. Это моя сестра Ора», – указал пальцем Гиль в сторону женщины лет 30, бойко говорящей по мобильнику со своей подружкой. – «Секунду, дорогая», – оторвалась Ора от разговора. – «Очень приятно!» – сказала она скороговоркой, бросив на меня беглый взгляд, и мгновенно вернулась к подружке: «Так вот, эту блузку я купила на Аленби. Ты ведь знаешь этот магазин. Шикарный ассортимент и цены сносные». – «А это мой брат Омер», – указал Гиль на сидящего рядом с ним солдата, уткнувшегося в новенький смартфон. – «Привет», – процедил Омер, не отрывая глаз от экрана. – «А там, в углу, моя мама»,– указал Гиль на женщину лет 55, смотрящую стеклянным взглядом на плазменное табло.
– А что вы здесь делаете? – спросил я Гиля.
– Что значит, «что мы здесь делаем»? Я ведь сказал тебе, нашего отца сейчас оперируют», – с раздражением ответил мне Гиль, не понимая моего странного вопроса.
Мне стало тяжело на душе, и я ушёл, пожелав полного выздоровления их отцу.
Виталик сделал паузу в своём монологе и отхлебнул из бокала.
– А что ты от них хочешь? Что, по-твоему, им нужно делать? – спросил я, воспользовавшись паузой.
– Что делать? Я не знаю. А вот что не делать, это я точно знаю, – резко прервал меня Виталик. – Отцу делают сложнейшую операцию, его жизнь висит на волоске, а они спортивную газету читают, на смартфоне играют. Может быть, нужно плакать, просить, молиться…
– Кому? – задал я ему риторический вопрос.
– Кому? Точно не знаю. Наверно, Создателю. Но точно, не хирургу и не больничной кассе.
– И из-за этого ты такой хмурый?
– Нет, не из-за этого, – ответил мне Виталик. – Так я и знал, что ты меня не поймёшь.
– Ну, тогда объясни.
– Ладно, слушай. Через несколько дней Еврейский Новый Год – Рош а Шана. Ты помнишь, мы его ещё в России отмечали, еврейские песни пели, танцевали, на «Горку» ходили. А здесь, в Израиле, на Рош а Шана я заказал гостиницу в Эйлате на три дня. Мы с женой поедем в Эйлат. Будем лежать на пляже, купаться в Красном море, отдыхать. Мы ведь так тяжело работаем.
– Ты прости меня, Виталик, – снова прервал я его монолог. – Я никак не могу уловить связи между больницей, Гилем, Эйлатом и твоим хмурым настроением.
– Не перебивай, дослушай. Религиозные говорят, что в этот день, Рош а Шана, весь мир предстаёт перед Судом. Нас судят. За что судят? Судят всегда за поступки. А что присудят? Этого мы тоже не знаем. Может быть, жизнь, а может быть, смерть, как на том табло в больнице. А жизнь висит на волоске. Присудят нищету или богатство. Я не знаю. Но я знаю, что читать спортивную газету или валяться на пляже во время Суда это абсурд. Да, абсурд! – завершил Виталик свой монолог.
Он замолчал, погрузившись в раздумье. Я также молчал. Мне нечего было ему возразить.
– А теперь слушай внимательно, – тихо промолвил мой друг, – Слушай и постарайся понять. Я об этом всю жизнь думаю.
Виталик был серьёзен и сосредоточен. Было видно, что то, что он хочет сказать, выстрадано и осознано им. Он выговаривал каждое слово. Каждое слово было весомым.
– Если есть Суд, тогда почему мы так безразличны к нему? А если его нет, то тогда зачем мы, евреи? Зачем я? Зачем всё?
– Что всё? – тихо спросил я.
– Всё!

Strana.co.il